Алекс Родин
Где молодость вела нас своими дорогами
Египетская вечность
Линии грёз
Вдоль Млечного пути
Песня о юности
Небесные врата
Цени свой путь
На высокой горе
Oceanica
Дом ветра
Внутренняя луна
Где молодость вела нас своими дорогами
Когда перестали дуть холодные ветры мистической весны, горы и леса зазеленели. В сёлах зацвели сады и вернулись с юга домой все кочевые птицы, а главное – стало тепло. И тогда меня потянуло из Волчьих гор на побережье. Оно всегда привлекало меня больше всего в этих краях. Сама стихия воды, в которую можно погрузиться, плеск волн, бескрайнее небо над широкой рекой… И далёкие голубые горы на горизонте – мир, где проходит вся моя жизнь.
Здесь я впервые познал, что такое по настоящему приватный пляж. Пусть небольшая полоска песка, но без следов людей и человеческого мусора. И понимание, что ты здесь сам (или с подругой) – наедине с миром. А вероятность появление других людей очень мала. В Киеве, где я много времени своей жизни проводил и провожу на берегах Днепра, такое давно уже невозможно. А здесь у меня долгие годы была возможность пребывать один на один с рекой и бесконечностью небес. А это великий кайф.
На побережье всегда был особый мир со своим настроением, гораздо более комфортный, чем жаркие поля и горы, и уж тем более – чем мрачные яры, заваленные упавшими деревьями. В прежние годы моя жизнь протекала в основном на берегу. Вдоль воды я перемещался от одного места к другому, а в поля и холмы начинал ходить только в холодный сезон. Правда, тогда и берег имел совсем другой вид, чем сейчас.
Когда я попал в эти края, прошло десять дет после создания Каневского водохранилища. Вода давно поднялась и затопила всё, что она должна была затопить – торчащих из воды поваленных деревьев и заболоченных лугов я уже не застал. Волны бились в склоны береговых гор, размывая их. Во многих местах, где сейчас непролазные заросли колючих кустов, тогда были песчаные осыпи или каменистые обрывы, по которым я целыми днями лазил в поисках всяких окаменелостей. А вдоль берега почти везде тянулась полоса песка – где шире, где уже. Вода большую часть времени оставалась чистой. Только в августе появлялись пятна сине-зелёных водорослей, но когда начинало холодать в сентябре, они сразу исчезали. Много лет я набирал воду из реки в котелок и кипятил для чая. Сейчас я бы не стал этого делать – вода в реке приобрела болотный вид. А главное, что раньше на дне не было никаких зарослей из водорослей – разве что камни, – и купаться можно было практически везде. Ну а купаться, особенно когда ты молод – это особый драйв.
Впрочем, как бы не изменились с годами берега Днепра, самое главное осталось – особая энергетика, настроение. Для тех, кто любит открытость мира, нет ничего лучше побережья. Даже на вершинах самых больших гор, откуда видно в разные стороны, всё равно не так.
На берегу у нас было много памятных мест, связанных с разными путешествиями и событиями. Но чаще всего мы бывали на «пляже Тины». Так мы называли одно место, затерянное среди похожей на натянутый лук великой дуги побережья между Зарубинцами и Бабиной горой. Когда-то в годы метафизических странствий мы с Тиной часто останавливались там. Мы тогда ходили в основном по воде вдоль берега – жаркие полевые дороги с их палящим солнцем и оводами уже надоели. А на этом пляже со второй половины дня появлялась тень, и это было великое дело в летнюю жару.
Обычно волны намывали здесь большой песчаный берег. Большой – по местным меркам. С бескрайними пляжами на берегах океанов никто его и не сравнивает. В лучшие годы он был метров 30 в длину и метра три или четыре в ширину. Там было много сухих веток и причудливых коряжек, окатанных волнами – мы собирали эти ветки на дрова для костра, а самые красивые коряжки – на память. А на песке, выглаженном волнами, можно было рассматривать разноцветные камешки с отпечатками ископаемых раковин. Зимой, читая в книгах по геологии завораживающие воображение слова о древних тропических морях палеогена, я часто вспоминал именно этот пляж, перебирая собранные там окатанные волнами окаменевшие раковины, хранившиеся в глиняном сельском горшке.
Ещё этот пляж был знаменит тем, что с него открывались бескрайние дали в сторону Канева – весь мир наших странствий, где молодость вела нас своими дорогами под ярким солнцем давних лет, щедро светившим у нас над головой.
В те годы место это было совершенно безлюдным и добраться туда можно было только идя по колени в воде, а на берегу его окружали густые заросли. Потом пасечники с левого берега Днепра стали на месяц привозить туда лодками ульи, а с ними появился мусор. Однажды пляж полностью смыло волнами, и несколько лет его вообще не было. А весной этого года свершилось чудо – после сильного шторма волны снова намыли пляж. И лето 2017 года прошло для меня под знаком пляжа Тины.
Когда я впервые пришел туда в теплый весенний день, спустившись через заросли с холмов, то первым делом увидел большие песчаные валы, выдавленные зимой льдом, наползающим на правый берег. Выбрав самый большой вал, освещённый солнцем, я лег на сухом тёплом песке, перебирая золотистые и зеленоватые камешки.
Над головой было яркое синее небо, а вдали – уходившиеся до горизонта гряды далёких гор. Волшебный мир, где молодость вела нас своими дорогами.
Огромный мир, в такой яркий весенний день опять казавшийся непознанным и непройденным. Мир, в котором снова хотелось жить, мечтать и творить.
И уходить за горизонт.
Египетская вечность
Был на том берегу ещё один пляж – «Пляж стрекоз», – расположенный поблизости в небольшом заливе. Замкнутый мирок парящих на летнем солнце больших голубых стрекоз и раскаленного в полдень песка, где царила египетская вечность… Маленький пляж ничем не был похож ни на илистые берега Нила, ни на храмы египетских богов среди песков пустыни, но почему-то он у меня ассоциировался со словами «египетская вечность».
В этом году я попал на «Пляж стрекоз» в тот же тёплый день в конце марта, что и на «Пляж Тины». Было, наверное, градусов 20, и в закрытом от ветра заливе сильно пекло солнце. На реке кричали большие чайки, а в небе летели стаи перелетных птиц – диких гусей. Песчаные валы здесь были небольшие, почти незаметные, и на ровном берегу кое-где в тени ещё оставались небольшие куски растаявших льдин. А где песок заканчивался и начинались заросли кустов, пока ещё по-весеннему голых и без листьев, росло много желтых цветов со странным названием «мать и мачеха». Над ними гудели шмели.
Передо мной на горизонте синели вдали бучацкие горы. Где-то там, на горе Козацький Шпиль, недалеко от ветряной мельницы поднимался дым – сжигали прошлогодние бурьяны на огороде. Наверное, у бабы Антонины – подумал я, а потом вспомнил, что нет уже бабы. Значит, дети – или внуки… На мгновенье пронеслись в памяти воспоминания про людей из села Бучак, где мы провели столько лет. Про братьев Савовичей, лесничего Ивана Романовича, жившего на самом краю леса деда Куришко…
А дым всё поднимался и поднимался в весеннее небо, и вид его так завораживал. О, эта бучацкая вечность – обитель загадки…
Наверное потому здесь, на этом пляже, меня так часто посещало чувство «египетской вечности» – от вечной загадки, живущей в тех горах. И от настроения давно минувших лет, прошедших там.
Об «экстравертированной инверсии обращенного в себя египетского бытия», устремленного только к одному – к посмертной жизни, многозначительно говорил когда-то в 1920-х годы Освальд Шпенглер. Дух «экстравертированной инверсии» был в тех горах повсюду – как будто жизнь там протекала не наяву, а в полусне. Не в смысле заторможенности сознания или отсутствия ясности духа. Ясности духа там хватало, но не покидало мимолётное и необъяснимое чувство, что всё это происходит в нереальном призрачном мире. Как игра света и теней в полумраке какой-нибудь старой бучацкой хаты.
Когда-то я хотел разгадать вечную загадку Лунных гор, загадку «экстравертированной инверсии» египетской вечности, а потом махнул рукой – надоело. Это как загадочная женщина. Такова её судьба – жить в этом образе. Тайну её загадочности никто никогда не разгадает, да это и не предполагается. Если она нравится мужчине и с ней складываются отношения – нужно наслаждаться этим, не складываются – идти дальше. Потому что загадку всё равно не раскроешь, а только истратишь все силы. А может, и всю жизнь. Так и Бучак.
На «Пляже стрекоз» всё напоминало мне о тех горах – наверное, потому что они были хорошо видны вдали. Особенно вечерами, когда можно было различить все знакомые холмы и долины – те места, где когда-то молодость вела нас своими дорогами.
Летом этого года я часто бывал на этом пляже. Обычно я приходил сюда ближе к вечеру, когда жаркое солнце пряталось за деревья, на берегу появлялась тень, небо становилось прозрачным, а дали – особенно далёкими. Нагревшийся за день песок ещё сохранял тепло, и на нём было много окатанных водой желтых камешков. Старики в селе называли эту породу «барма» – странное слово, не знаю, что оно означает. Много было и побелевших на солнце обломков всяких корней и веток, принесённых волнами.
Когда-то давно здесь был гораздо больший пляж, а в неглубоком заливе – чистое песчаное дно. Сюда часто ходили местные жители – кто ловить рыбу, кто купаться. Потом залив зарос водорослями и стал превращаться в болото – царство жаб, ужей и стрекоз, – где купаться уже было неприятно. Люди стали ходить сюда всё реже и реже, а широкий песчаный берег поглотили заросли кустов – осталась только узкая полоса песка. Хотя и её было достаточно, чтобы лечь на спину и смотреть в синеву небес.
А бескрайние небеса с далёкими горизонтами остались всё такими же.
И египетская вечность.
Линии грез
Дни и ночи очередного лета, проведённого в нашем доме среди гор и лесов, слились в единый круговорот утра, дня, вечера и ночи, – как круговорот четырех ветров и четырех сторон света. Запада, Севера, Востока и Юга.
Утро в тени возле дома было посвящено Западу. Прохлада, умиротворение покоя, дуновение свежего западного ветра и яркие цветы, растущие перед окнами. Над головой – синее утреннее небо, а впереди на горизонте очертания таинственных гор. Через их каменистые вершины ведёт старая полевая дорога из нашей молодости, и над ней часто парит орёл.
Когда солнце начинает выходить из-за орехового дерева, утро заканчивается. Можно перемещаться в густую тень под большой куст столетней калины, где сидеть до полудня. Оттуда хорошо виден весь сад, со стороны Днепра дует тёплый ветер, а над головой, в промежутках между ветками калины – небо, наполняющееся дневным зноем и утрачивающее яркую утреннюю синеву. Иногда там парит на большой высоте всё тот же орел. Или маленькие ласточки. Потом жара нарастает, и самое время уйти в дом, в тишину и прохладу. В полумраке лечь за печью головой на север, глядя на игру света на белых стенах, на букеты сухих цветов и трав в старинных сельских глиняных горшках. И ждать, пока сон придёт с тенистого Севера.
Чаще всего в ожидании сна я смотрю на самый старый глиняный «глечик», доставшийся давным-давно ещё от бабы Одарки из Григоровки. В нём стоит букет желтой пижмы в обрамлении белых цветов тысячелистника. Он собран в той дубовой роще, где мы останавливаемся по дороге к нашему дому. Букет так хорошо смотрится в полумраке комнаты – яркое золотое пятно цветов пижмы и столь же яркие белые веточки тысячелистника, который в народе называют «деревий».
А душа, погружающаяся в сон, прокладывает ещё одну линию грез – от нашего дома до той дубовой рощи… Оттуда мне так нравится созерцать очертания голубых холмов на горизонте. Ранней весной, когда дубы ещё спят, а под ногами шуршат сухие листья; или в мае, когда дубы цветут; летом, в пору гроз и ливней… и золотой осенью, когда листья дубов становятся желтыми и красными на фоне синевы небес.
А потом линии грёз простираются ещё дальше, к тем далеким голубым холмам, синеющим на горизонте – принадлежащих иному миру, иному времени. Это он, похожий на панцирь черепахи остров Волшебной Страны, фантастического мира мечты и мифа. Там, на вершинах гор вокруг одной лесной долины, над которой никогда не заходит Луна, – долины, бывшей когда-то в далекие годы юности нашим убежищем, – тоже росли дубы, цветущие весной едва заметными зеленовато-желтыми сережками.
О, эти линии снов, линии грёз… своим узором, подобным освещенной солнцем паутине и высохшему кустику перекати-поля, они способны выткать целую символическую вселенную. И душа сможет улетать туда – по линиям снов. По линиям грёз.
Проснувшись ближе к вечеру, я собирал рюкзак, одевал соломенную шляпу, брал свой отполированный руками посох и шёл на Восток – через село, а потом через поле на берег – на Пляж Стрекоз. В это время там уже была глубокая тень под деревьями, и можно было долго лежать на песке, слушая плеск волн и глядя на бесконечные голубые горизонты. Или на далёкие гряды гор. Там, в фантастическом мире мечты и мифа, где время течёт по иному, всё так же идут по дорогами тех гор герои моих книг, и всё так же их путь за горизонт не имеет конца.
Там и нас жизнь вела своими дорогами – дорогами молодости, дорогами прошлого. Всё, что мы искали, было найдено. И всё сбылось. Голубые горы нас не обманули. Теперь дороги прошлого сливаются в единый узор, похожий на цветок, голубой или синий, как цвет далёких гор. А в сердце возникает чувство полноты бытия.
Ничто не прошло, ничто не закончено, и синее летнее небо на востоке такое же огромное и зовущее в себя, как и много лет назад.
Вдоль Млечного пути
В один из тёплых летних вечеров, когда солнце уже зашло, мы с Тиной лежали на траве у костра в саду, глядя на южный горизонт и на разгорающиеся в небе созвездия. Приближался август – время, когда падают звезды, грозы закачиваются, небо становится прозрачным, а ночи удлиняются и несут свежесть, даже если днём жарко.
Когда полностью стемнело, на небе разгорелись звёзды. В этот вечер они были особенно яркими и переливались, как серебряная пыль. И Млечный путь, которого пару месяцев не было видно из за мутных и душных грозовых ночей, стал хорошо заметным, прочертив всё небо с северо-востока на юго-запад – как светящая река.
И вот, как всегда неожиданно, по небу пролетела первая звезда – вдоль Млечного пути. А за ней – ещё одна, такая же яркая, оставляя медленно гаснущий серебристый след. И тоже вдоль Млечного пути.
Так и вся наша жизнь на дорогах странствий – под этой серебристой небесной рекой. Как две звезды, летящие вдоль Млечного пути.
А может, как две птицы, летящие в рай. И что из того, что рай недостижим – сам путь к нему, сам полёт в небеса придает смысл и направление всей нашей жизни и судьбе. Птиц, летящих домой – летящих в рай.
Песня о юности
Когда лето закончилось и спала жара, в середине сентября ветры мистической осени привели нас на незнакомую вершину в районе давно несуществующего села Монастырек. Место это было в стороне от дорог и тропинок – наверное, поэтому мы там никогда не были раньше. Если верить, что иногда на новое место приводит ветер силы, то это был как раз тот случай. Я как бы случайно свернул в ту сторону, куда первоначально не собирался идти, а потом как бы случайно заметил, что за деревьями открывается вид на далёкий горизонт.
А вид на Днепр и на синеющие холмы за Ржищевом был действительно грандиозный. Что-то в нём завораживало – что-то такое, что заставило остановиться на этом месте и погрузиться в созерцание дали. И тогда нечто коснулось сердца, затронуло в нём сокровенные струны души, и они зазвучали новой, незнакомой мелодией. Как будто открылось перед нами окно в целый мир – новый мир. И была перевёрнута следующая страница в книге жизни.
Простирающиеся перед нами дали напомнили вид из западного окна трахтемировской хаты, где я часто бывал в начале 1980-х. Гора Рытица, по которой идет дорога из Трахтемирова в Букрин, одинокая старая груша у дороги на гребне букринских гор, и вдали широкая река, над которой садилось по вечерам солнце.
И пронеслось в памяти мне всё лучшее из происходившего когда-то в Трахтемирове. Лучшее – потому что было там, как везде и всегда, разное. Не только вдохновлявшее и дававшее силы, но и депрессивное – отнимавшее силы. Так во всех местах. Сначала всё радует, потом многое приедается и начинает утомлять. Но время хорошо фильтрует память, и остается только позитивное. Особенно, если это время долгое. А со времени моих приключений в Трахтемирове прошло 35 лет – немало.
Если бы меня сейчас спросили, что больше всего запомнилось в Трахтемирове, я бы назвал разноцветные пески и глины на береговых обрывах, голые холмы, поросшие ковылём, пустынные дороги и сильные ветры. Днём яркое солнце, а по ночам бесчисленные звёзды. Трахтемировский космос…
«Все дивне в цьому світі. Квітка і плід, вітер і зірка» – всплыли в памяти слова из какой-то книги, стоявшей на полке в трахтемировской хате.
Запомнилось, конечно, и много другого хорошего – это ведь было моё первое прикосновение к миру гор и лесов. Прикосновение к чему-то великому и необъятному – волшебному миру, где дует невидимый ветер намерения. Но я уже рассказывал об этом в своей первой книге «В поисках ветра силы», и не буду повторяться.
Многое с тех пор переменилось в Трахтемирове. Голые холмы заросли непроходимыми лесами, а пустынные дороги стали людными. Но для меня это уже не имеет значения. Потому что Трахтемиров был как первая любовь. И остался в памяти, как яркая и красивая песня – песня о юности.
Я знаю, что человек пути не оставляет следов в мире, как не оставляют в небе следов птицы. Или тающий дым. Но если иногда и хочется оставить свой след, – свою нить, вплетённую в красочную ткань мироздания, – то пусть это будет песня о жизни на дорогах странствий.
Песня о юности.
Небесные врата
От порога той хаты, где я провёл несколько лет в Трахтемирове, вдали на востоке виднелась высокая пологая гора в верховьях большого Тёмного яра. На её склонах были поля и там росла золотистая спелая пшеница, от чего и сама гора казалась золотой, как купол храма. Поэтому мы с друзьями тех лет назвали её «Гора-купол».
Гору было хорошо видно из многих мест – ведь в начале 1980-х деревьев на холмах было совсем мало, посаженные лесниками сосны ещё не выросли, а поля были распаханы. Казалось, что Гора-купол находится в самом центре мира таинственных холмов. От неё начинались все долины – и параллельный Днепру яр возле Монастырка, и соседний Тёмный яр с журчащим бурным потоком, и зарубинецкий яр Дихтярка. А из-под подножия Горы-купола текли многочисленные источники – «джерела».
Яры тогда имели совсем другой вид, чем сейчас. Там не было ни зарослей, ни болот – их сильно размывали дожди и весенние талые воды. В ярах было много обрывов с разноцветными песками, глинами и камнем. А по дну текли ручьи, из которых можно было не только напиться воды, но и найти в русле всякие окаменелости – белемниты («чёртовы пальцы», как их иногда называют) и древние спиральные раковины. Самый сильный ручей был в трахтемировском Тёмном яре. Он начинался от вытекавшего из крутого склона источника в урочище Орлове, недалеко от дороги, и доходил до моста в Трахтемирове. Там он сливался с более слабым ручьём из Довгого яра, расположенного ближе к букринским горам. Недалеко от этого бурного потока стояла хата бабы Ольги, у которой я часто бывал, и она набирала там воду. В 2000-е годы этот источник «закрылся» (как говорят в народе), и поток пересох. Работа лесников, насыпавших валы в верховьях оврагов, дала свой результат – яры перестали размываться. Их склоны начали зарастать, а источники – «замулюватися», иначе говоря – заболачиваться. Потому они и «позакрывались», и на месте чистых ручьев появились топкие труднопроходимые болота.
А Гору-купол я нашёл осенью того далёкого 1982 года – года влюблённости в Трахтемиров. Гора запомнилась мне бескрайними горизонтами, открывавшимися с её вершины 223,7. Ещё в те времена, когда странствия в этих краях только начинались, меня не раз посещало чувство, что где-то здесь есть невидимая приоткрытая дверь, ведущая в волшебный мир, точнее – в волшебное измерение обычного мира. Мир ведь на самом деле один, тот что вокруг нас, только видим мы его по-разному (потому что все мы разные), и отношения с ним бывают разными.
Сначала я думал, что эта дверь скрыта в каком-то особом месте. А потом понял, что она в этих горах присутствует повсюду – везде, где ты сможешь её увидеть. Потому, что в этих горах есть невидимая приоткрытая дверь, все эти места воспринимались, как пронизанные силой – особой энергией, текущей из приоткрытых врат. Об этой силе нет смысла говорить. Если её чувствуешь, тогда необходимость что-либо объяснять отпадает. А если не чувствуешь, то любые слова воспринимаются как непонятный бред.
То была эпоха трахтемировского аскетизма, когда все интересы были сосредоточены на одном – поиске ветра силы. Символом этого аскетизма стала для меня Зарубина гора с её ярким светом «великого полдня» над осыпающимися по склонам зелёными и ржавыми песками. Простые, чистые и ясные первоначала трахтемировского аскетизма определили всю мою дальнейшую жизнь. А трахтемировские холмы я назвал Солнечными горами.
Но моя судьба – идти одной ногой по пути Солнца, а другой по пути Луны. Поэтому и путь мой пролегает между двух разных миров – между Солнечными и Лунными горами. В чём-то эти миры похожи – наверное, в том, что они не принадлежат человеческому бытию с его вечной житейской суетой. А в остальном они разные.
И когда пришло время, меня увлекли другие дороги в бучацких Лунных горах, и я долго не был на Горе-купол. Иные места позвали меня, иные события, дела и пути. То был другой мир – под знаком Луны. Там я провёл долгие годы, насыщенные поисками запредельного, творчеством, общением с людьми и просто жизнью.
А потом циферблат мироздания снова повернулся вокруг своей оси, и потекли в другую сторону небесные реки. И тогда чистые и ясные первоначала трахтемировского аскетизма позвали меня обратно в северные горы, ждавшие меня под знаком Солнца. К тому времени я уже прожил основную часть своей жизни, поэтому очень многое стало не нужным. Свободный от всего лишнего, я снова пришёл к пологим вершинам Солнечных гор, поросших вольными травами и открытых небу.
Для меня уже не существовало ни пути Солнца, ни пути Луны – они слились воедино. Не было необходимости называть эти горы Солнечными, и я стал называть их Небесными горами. «Небесными» – потому что на них, открытых всем ветрам, близость к небесам ощущалась как нигде в другом месте. А далёкие горизонты, как обод Великого Колеса окружавшие меня со всех сторон, делали синий небосвод похожим на полную до краёв чашу. Так 35 лет спустя я снова оказался в мире Небесных гор. И ветры мистической осени 2017 года привели меня на вершину Горы-купола.
Давно не пахавшиеся поля, на которых в 1982 году была золотистая пшеница, заросли многолетними травами и молодыми деревьями. Казалось, что с тех пор людей здесь вообще не было, во всяком случае я не видел вокруг никакого мусора. И это радовало. А бескрайность открывшихся горизонтов снова поражала воображение.
Сидя в траве, я созерцал дали, и душа моя улетала к ним как вольная птица. Сколько было до тех горизонтов? Десять или двадцать километров? Нет, гораздо дальше – километров сорок или пятьдесят. А это далеко. За день не дойдешь, даже когда ты молод.
На горизонте угадывались дома каких-то сёл или местечек, но я их особенно не рассматривал. Зачем мне они с их вечной суетой? Ведь вокруг меня был чистый небесный мир. А гряды облаков, белых и серых, плыли вместе с ветром от одного горизонта к другому – без начала и без конца.
Мой взгляд остановился на темной точке в облаках Это была большая птица – вольный ястреб. А может даже орёл. Птица парила, кругами набирая высоту, всё дальше уходя в небесный мир. И моя душа вместе с ней тоже уходила всё дальше и дальше в небесный мир.
Позади остались прожитые годы и множество пройденных путей, пропущенных через себя идей, учений и увлечений. Да и сама цивилизация с её надоевшей культурой.
А впереди было только небо, солнце, ветер и далёкие горизонты.
И гора, похожая на небесные врата.
А больше мне уже ничего и не нужно.
Цени свой путь
Когда я утром выхожу на дорогу недалеко от моего дома, передо мной – Каменная гора и другие поросшие лесом вершины, кольцом замыкающие нашу долину. А над холмами и лесами синее небо с белым узором осенних перистых облаков – небесных путей, веками ведущих в непостижимое.
Это не просто пыльная грунтовая дорога на краю одного из сёл столь милой моему сердцу Приднепровской Украины – это тот старинный «шлях», по которому мы раньше столько раз ходили с рюкзаками. По этому «шляху» я когда-то в первый раз пришёл в этот волшебный мир, ставший для меня родным – было это в далёком 1980-м году. Помню, как перед магазином – сейчас он давно уже заброшен, – сидели деды. А я поднимался по дороге через незнакомое, в первый раз увиденное село, и ещё спросил у них, как оно называется. Сколько лет пролетело…
Теперь по этой дороге ходят другие странники. А мне она напоминает о времени метафизической юности. Времени, когда я услышал с небес голос запредельного – голос Души Мира. Времени, когда ветер силы, ветер намерения вошёл в меня, и я стал таким, каким никогда до того не был. В ту далёкую пору эти слова – Душа Мира, ветер намерения, голос запредельного – наполнились для меня живым значением и смыслом, придав направление всей последующей жизни. Поэтому на этой дороге я снова чувствую себя «зачарованим манрівником» на дорогах действительности. Ведь я человек дорог, человек пути. И это моя судьба. А всё остальное – второстепенное.
«Цени свой путь» – говорит мне дорога. «Это лучшее, что у тебя есть. И самое важное».
На высокой горе
Когда я приезжаю в город после долгого погружения в мир Небесных гор, хочется прикоснуться к другому миру – человеческому. Его легко почувствовать в старой части города – особенно в пору золотой осени, когда жёлтые кроны деревьев освещены солнцем на фоне синего киевского неба.
В такой день приятно выйти из метро возле Золотых Ворот, съесть тёплую свежую булочку с корицей на улице Ярославов Вал, прогуляться по улице Липинского до ресторана Tin Tin… Там, в очаровательном маленьком сквере, где стоит памятник писателю Гончару, мне нравится сидеть на скамейке, слушая голоса людей и звуки проезжающих мимо машин. В парке тихо и чисто, а в жаркие дни здесь всегда есть тень от больших деревьев.
А потом пойти дальше, по улицам и переулкам моего города, мимо посольств, кофеен и художественных галерей в сторону Софийского собора и улицы Десятинной – на высокую гору над Днепром, где памятник князю Владимиру. В этом тихом парке, где не продают пиво и не играет громкая музыка, сейчас лучше всего в нашем городе.
Бескрайние дали, река, текущая под самой горой, пляжи на другом берегу… Когда я смотрю на горизонт, на знакомые очертания домов на Русановке или в Дарнице, мне вспоминается вся жизнь, прожитая в этом городе. Вспоминается легко и без грусти. Скорее с радостью – как яркий калейдоскоп событий. Или как звуки хорошо знакомой мелодии. Ностальгия о прошлом? Нет. Что мне прошлое, его для меня уже нет – осталось позади. Оно как папки с ненужными бумагами, которые можно бросить в горящую печь. Есть только настоящее. А воспоминания – так, ненавязчивый узор на фоне настоящего.
Хорошо мне живется и мечтается в этом городе – и в давние годы молодости, и сейчас. Городе, где вечность прикасается к земному бытию, и где небесный свет так щедро льётся на землю.
Стоя на этой горе над рекой, легко поверить, что раскинувшийся передо мной город – это действительно город Вечности. Город, где живёт творчество. И где цениться неповторимость индивидуального бытия каждого человека.
Так ли это на самом деле? Какая разница… Хотелось бы, чтобы это было так. В конце концов, это просто такое настроение. Или мечты. На высокой киевской горе над Днепром.
Oceanica
Однажды осенней ночью облака разошлись, небо очистилось и его усеяли яркие звезды, повисшие гроздями на голых ветках деревьев. Луна ещё не взошла, и ничто не мешало созерцать вечный узор созвездий. И Млечный Путь, как россыпь драгоценной звездной пыли протянувшийся через всё небо.
Костёр догорел, дрова превратились в красные угли, мерцающие и переливающиеся огненными бликами. Где-то вдалеке кричали звери в ярах, перекликались ночные птицы, шелестели несколько последних листьев на высоком тополе, а над горизонтом то появлялся, то исчезал луч от фар машины неведомых охотников, искавших свою добычу в полях.
Это было одно из тех мгновений бесчисленных холодных ночей, которое хотелось бы продлить бесконечно. Мгновений, когда время, казалось, остановилось, и остался бесконечный мир в его непостижимом единстве всего со всем.
В небесах иногда пролетали яркие падающие звёзды, оставляя свой быстро гаснущий серебристый след. А потом появился самолёт, летевший над нашим домом на большой высоте – вдоль Млечного Пути. Кто знает, откуда и куда он летел. Может, из Хельсинки куда-то в Дубай. Или Абу-Даби.
Мне было всё равно, откуда и куда летит вдоль Млечного Пути эта мигающая огнями точка в небесах. В моём воображении самолет летел в дальние страны, и этого было достаточно. Туда, где солнце экватора, голубой океан и пина-колада.
И на мгновение – то ли на крыльях воспоминаний, то ли на ветрах воображения – моя душа унеслась туда, где ветер раскачивает листья пальм, где глубокая тень под высоким старым деревом манго и тонкие иглы на ветвях казуарин… Где в жарком воздухе пахнет тропиками, и на белый песок накатываются широкие волны тёплого океана.
Войти бы в эти безбрежные воды, в это бескрайнее голубое пространство, пронизанное солнечным светом, и поплыть – куда глаза глядят.
Oceanica…
Дом Ветра
Недалеко от моего дома есть развалины фермы, построенной в середине прошлого века. Много лет назад, когда ферма уже была заброшена, там появился странник и поселился в маленькой комнате с печью, где раньше жил сторож.
Искатель неуловимой подлинности мира – «зачарований мандрівник» на дорогах действительности.
Он был молод, как и я, когда впервые попал в эти края. И у него было достаточно сил (и самой главной силы – намерения), чтобы вести такой образ жизни, как он хотел. Впереди у него была вся жизнь, поэтому зима, проведенная на пустующей ферме в далёком селе среди лесов и гор была всего лишь экзотическим приключением – одним из многих возможных. Он знал, что судьба и сила поведут его дальше своими путями, и может скоро он вместо этого села на берегу Днепра окажется на другом конце мира…
В той маленькой аскетической комнатке, похожей на келью монаха, странник провёл зиму, слушая голос ветра. Носил воду из не замерзавшего ручья в яру, собирал дрова и топил сложенную из камней печь. Днём яркое солнце светило за окном с маленькими мутными от времени стёклами, а зимними ночами – большие зимние звёзды. Кто знает, что рассказал ему ветер за эти месяцы…
Потом зима закончилась, растаяли снега, потекли с гор ручьи и настала весна. Иногда по утрам за окном, где вдали была видны река и синеющая полоска неведомых гор на другом берегу, на самом горизонте блестела крыша какого-то дома. Мечта придавали ему таинственность и легендарность, как будто это был не просто дом, где жили обычные люди, а загадочный Дом Ветра на волшебной горе, и в нём происходило что-то совершенно невероятное. И властно влекущее.
А над лесами и горами высоко в небе тянулся белый след самолета, зовущий дальше в путь. Может быть – на дороги Южной Америки, может – Азии… а может – к Дому Ветра.
Когда послышались голоса первых стай перелетных птиц, странник, глядя на след самолета и на блестящую крышу неведомого дома на горизонте понял, что пора уходить дальше. Сложив немногие вещи в рюкзак, он простился со своей кельей, с парящим в небе вороном и с очертаниями горизонтов, запечатлевая в памяти картину и зная, что он уже никогда сюда не вернется. Потому что кто знает, куда занесет его жизнь.
Рано утром, когда солнце вставало за рекой, он ушел через лес и поля в соседнее село, откуда ходил автобус в город.
Больше искателя неуловимой подлинности мира здесь никто никогда не видел. Скоро всякая память о нём стёрлась у местных жителей, занятых своими обычными сельскими заботами. А заброшенная ферма со временем развалилась, и остался только холм из камней и кирпича, заросший бузиной. Над ним всё так же парил большой ворон. Может быть, он ещё помнил о страннике. А может быть, даже и он не помнил.
Нашел ли он дорогу к Дому Ветра?
Внутренняя луна
В одну из холодных ветреных ночей минувшей осени я сидел возле своего дома у костра и слушал песню Стинга «Sister Moon». В огне догорали очередные обломки каких-то досок из развалившейся фермы. Мне нравится, когда в костре горят всякие старые доски – остатки давно минувшего. Так же, как они сгорают и рассыпаются красными углями, сгорают и превращаются в дым остатки прошлого.
Не в том смысле, что у меня в прошлом есть такое, что я хочу стереть из своей памяти. Просто прошлого накопилось уже слишком много. Оно как груз ненужных вещей в рюкзаке – мешает идти дальше. В мире настоящего.
Из костра взлетали в небо искры, а над головой сияла яркая холодная луна. Вокруг бушевал ветер, шумел в голых ветках опавших деревьев, и рваные тучи летели по небу, временами скрывая луну.
О, Sister Moon…
Глядя на её серебристый свет, льющийся с неба, я думал про иную луну – внутреннюю.
Небесная луна не меняется от того, что делается на земле – дождь, буря или снег, – и продолжает сиять за облаками, даже если мы её не видим. Так и Внутренняя Луна – этот внутренний центр, вечный источник света сознания – не зависит ни от каких житейских бурь.
Иногда внутренний центр сознания сравнивают с пламенем свечи, неподвижным в безветренном месте. Но полностью безветренное место трудно найти, а пламя свечи легко можно поколебать собственным дыханием, а то и полностью задуть. Малейший порыв житейских ветров – и всё, не горит больше свеча.
А луна – совсем другое дело. Её не загасить ничем, никаким ветрами и облаками. Даже отражение луны в воде совершеннее пламени свечи. Поднимется ветер, вода покроется волнами, и отражение луны раздробится на тысячи осколков. Но потом ветер стихнет, вода успокоится и в ней снова будет сиять отражение луны.
Так и внутри нас. Проносятся ветры всяческой суеты бытия и поднимают волны в прозрачном озере сознания. Но любые ветры неизбежно когда-то стихают. И тогда снова светит из глубины Внутренняя Луна.
Неизменная и неподвижная, вечная Внутренняя Луна.
Вдоль Млечного пути
2018Где молодость вела нас своими дорогами
Египетская вечность
Линии грёз
Вдоль Млечного пути
Песня о юности
Небесные врата
Цени свой путь
На высокой горе
Oceanica
Дом ветра
Внутренняя луна
Где молодость вела нас своими дорогами
Когда перестали дуть холодные ветры мистической весны, горы и леса зазеленели. В сёлах зацвели сады и вернулись с юга домой все кочевые птицы, а главное – стало тепло. И тогда меня потянуло из Волчьих гор на побережье. Оно всегда привлекало меня больше всего в этих краях. Сама стихия воды, в которую можно погрузиться, плеск волн, бескрайнее небо над широкой рекой… И далёкие голубые горы на горизонте – мир, где проходит вся моя жизнь.
Здесь я впервые познал, что такое по настоящему приватный пляж. Пусть небольшая полоска песка, но без следов людей и человеческого мусора. И понимание, что ты здесь сам (или с подругой) – наедине с миром. А вероятность появление других людей очень мала. В Киеве, где я много времени своей жизни проводил и провожу на берегах Днепра, такое давно уже невозможно. А здесь у меня долгие годы была возможность пребывать один на один с рекой и бесконечностью небес. А это великий кайф.
На побережье всегда был особый мир со своим настроением, гораздо более комфортный, чем жаркие поля и горы, и уж тем более – чем мрачные яры, заваленные упавшими деревьями. В прежние годы моя жизнь протекала в основном на берегу. Вдоль воды я перемещался от одного места к другому, а в поля и холмы начинал ходить только в холодный сезон. Правда, тогда и берег имел совсем другой вид, чем сейчас.
Когда я попал в эти края, прошло десять дет после создания Каневского водохранилища. Вода давно поднялась и затопила всё, что она должна была затопить – торчащих из воды поваленных деревьев и заболоченных лугов я уже не застал. Волны бились в склоны береговых гор, размывая их. Во многих местах, где сейчас непролазные заросли колючих кустов, тогда были песчаные осыпи или каменистые обрывы, по которым я целыми днями лазил в поисках всяких окаменелостей. А вдоль берега почти везде тянулась полоса песка – где шире, где уже. Вода большую часть времени оставалась чистой. Только в августе появлялись пятна сине-зелёных водорослей, но когда начинало холодать в сентябре, они сразу исчезали. Много лет я набирал воду из реки в котелок и кипятил для чая. Сейчас я бы не стал этого делать – вода в реке приобрела болотный вид. А главное, что раньше на дне не было никаких зарослей из водорослей – разве что камни, – и купаться можно было практически везде. Ну а купаться, особенно когда ты молод – это особый драйв.
Впрочем, как бы не изменились с годами берега Днепра, самое главное осталось – особая энергетика, настроение. Для тех, кто любит открытость мира, нет ничего лучше побережья. Даже на вершинах самых больших гор, откуда видно в разные стороны, всё равно не так.
На берегу у нас было много памятных мест, связанных с разными путешествиями и событиями. Но чаще всего мы бывали на «пляже Тины». Так мы называли одно место, затерянное среди похожей на натянутый лук великой дуги побережья между Зарубинцами и Бабиной горой. Когда-то в годы метафизических странствий мы с Тиной часто останавливались там. Мы тогда ходили в основном по воде вдоль берега – жаркие полевые дороги с их палящим солнцем и оводами уже надоели. А на этом пляже со второй половины дня появлялась тень, и это было великое дело в летнюю жару.
Обычно волны намывали здесь большой песчаный берег. Большой – по местным меркам. С бескрайними пляжами на берегах океанов никто его и не сравнивает. В лучшие годы он был метров 30 в длину и метра три или четыре в ширину. Там было много сухих веток и причудливых коряжек, окатанных волнами – мы собирали эти ветки на дрова для костра, а самые красивые коряжки – на память. А на песке, выглаженном волнами, можно было рассматривать разноцветные камешки с отпечатками ископаемых раковин. Зимой, читая в книгах по геологии завораживающие воображение слова о древних тропических морях палеогена, я часто вспоминал именно этот пляж, перебирая собранные там окатанные волнами окаменевшие раковины, хранившиеся в глиняном сельском горшке.
Ещё этот пляж был знаменит тем, что с него открывались бескрайние дали в сторону Канева – весь мир наших странствий, где молодость вела нас своими дорогами под ярким солнцем давних лет, щедро светившим у нас над головой.
В те годы место это было совершенно безлюдным и добраться туда можно было только идя по колени в воде, а на берегу его окружали густые заросли. Потом пасечники с левого берега Днепра стали на месяц привозить туда лодками ульи, а с ними появился мусор. Однажды пляж полностью смыло волнами, и несколько лет его вообще не было. А весной этого года свершилось чудо – после сильного шторма волны снова намыли пляж. И лето 2017 года прошло для меня под знаком пляжа Тины.
Когда я впервые пришел туда в теплый весенний день, спустившись через заросли с холмов, то первым делом увидел большие песчаные валы, выдавленные зимой льдом, наползающим на правый берег. Выбрав самый большой вал, освещённый солнцем, я лег на сухом тёплом песке, перебирая золотистые и зеленоватые камешки.
Над головой было яркое синее небо, а вдали – уходившиеся до горизонта гряды далёких гор. Волшебный мир, где молодость вела нас своими дорогами.
Огромный мир, в такой яркий весенний день опять казавшийся непознанным и непройденным. Мир, в котором снова хотелось жить, мечтать и творить.
И уходить за горизонт.
Египетская вечность
Был на том берегу ещё один пляж – «Пляж стрекоз», – расположенный поблизости в небольшом заливе. Замкнутый мирок парящих на летнем солнце больших голубых стрекоз и раскаленного в полдень песка, где царила египетская вечность… Маленький пляж ничем не был похож ни на илистые берега Нила, ни на храмы египетских богов среди песков пустыни, но почему-то он у меня ассоциировался со словами «египетская вечность».
В этом году я попал на «Пляж стрекоз» в тот же тёплый день в конце марта, что и на «Пляж Тины». Было, наверное, градусов 20, и в закрытом от ветра заливе сильно пекло солнце. На реке кричали большие чайки, а в небе летели стаи перелетных птиц – диких гусей. Песчаные валы здесь были небольшие, почти незаметные, и на ровном берегу кое-где в тени ещё оставались небольшие куски растаявших льдин. А где песок заканчивался и начинались заросли кустов, пока ещё по-весеннему голых и без листьев, росло много желтых цветов со странным названием «мать и мачеха». Над ними гудели шмели.
Передо мной на горизонте синели вдали бучацкие горы. Где-то там, на горе Козацький Шпиль, недалеко от ветряной мельницы поднимался дым – сжигали прошлогодние бурьяны на огороде. Наверное, у бабы Антонины – подумал я, а потом вспомнил, что нет уже бабы. Значит, дети – или внуки… На мгновенье пронеслись в памяти воспоминания про людей из села Бучак, где мы провели столько лет. Про братьев Савовичей, лесничего Ивана Романовича, жившего на самом краю леса деда Куришко…
А дым всё поднимался и поднимался в весеннее небо, и вид его так завораживал. О, эта бучацкая вечность – обитель загадки…
Наверное потому здесь, на этом пляже, меня так часто посещало чувство «египетской вечности» – от вечной загадки, живущей в тех горах. И от настроения давно минувших лет, прошедших там.
Об «экстравертированной инверсии обращенного в себя египетского бытия», устремленного только к одному – к посмертной жизни, многозначительно говорил когда-то в 1920-х годы Освальд Шпенглер. Дух «экстравертированной инверсии» был в тех горах повсюду – как будто жизнь там протекала не наяву, а в полусне. Не в смысле заторможенности сознания или отсутствия ясности духа. Ясности духа там хватало, но не покидало мимолётное и необъяснимое чувство, что всё это происходит в нереальном призрачном мире. Как игра света и теней в полумраке какой-нибудь старой бучацкой хаты.
Когда-то я хотел разгадать вечную загадку Лунных гор, загадку «экстравертированной инверсии» египетской вечности, а потом махнул рукой – надоело. Это как загадочная женщина. Такова её судьба – жить в этом образе. Тайну её загадочности никто никогда не разгадает, да это и не предполагается. Если она нравится мужчине и с ней складываются отношения – нужно наслаждаться этим, не складываются – идти дальше. Потому что загадку всё равно не раскроешь, а только истратишь все силы. А может, и всю жизнь. Так и Бучак.
На «Пляже стрекоз» всё напоминало мне о тех горах – наверное, потому что они были хорошо видны вдали. Особенно вечерами, когда можно было различить все знакомые холмы и долины – те места, где когда-то молодость вела нас своими дорогами.
Летом этого года я часто бывал на этом пляже. Обычно я приходил сюда ближе к вечеру, когда жаркое солнце пряталось за деревья, на берегу появлялась тень, небо становилось прозрачным, а дали – особенно далёкими. Нагревшийся за день песок ещё сохранял тепло, и на нём было много окатанных водой желтых камешков. Старики в селе называли эту породу «барма» – странное слово, не знаю, что оно означает. Много было и побелевших на солнце обломков всяких корней и веток, принесённых волнами.
Когда-то давно здесь был гораздо больший пляж, а в неглубоком заливе – чистое песчаное дно. Сюда часто ходили местные жители – кто ловить рыбу, кто купаться. Потом залив зарос водорослями и стал превращаться в болото – царство жаб, ужей и стрекоз, – где купаться уже было неприятно. Люди стали ходить сюда всё реже и реже, а широкий песчаный берег поглотили заросли кустов – осталась только узкая полоса песка. Хотя и её было достаточно, чтобы лечь на спину и смотреть в синеву небес.
А бескрайние небеса с далёкими горизонтами остались всё такими же.
И египетская вечность.
Линии грез
Дни и ночи очередного лета, проведённого в нашем доме среди гор и лесов, слились в единый круговорот утра, дня, вечера и ночи, – как круговорот четырех ветров и четырех сторон света. Запада, Севера, Востока и Юга.
Утро в тени возле дома было посвящено Западу. Прохлада, умиротворение покоя, дуновение свежего западного ветра и яркие цветы, растущие перед окнами. Над головой – синее утреннее небо, а впереди на горизонте очертания таинственных гор. Через их каменистые вершины ведёт старая полевая дорога из нашей молодости, и над ней часто парит орёл.
Когда солнце начинает выходить из-за орехового дерева, утро заканчивается. Можно перемещаться в густую тень под большой куст столетней калины, где сидеть до полудня. Оттуда хорошо виден весь сад, со стороны Днепра дует тёплый ветер, а над головой, в промежутках между ветками калины – небо, наполняющееся дневным зноем и утрачивающее яркую утреннюю синеву. Иногда там парит на большой высоте всё тот же орел. Или маленькие ласточки. Потом жара нарастает, и самое время уйти в дом, в тишину и прохладу. В полумраке лечь за печью головой на север, глядя на игру света на белых стенах, на букеты сухих цветов и трав в старинных сельских глиняных горшках. И ждать, пока сон придёт с тенистого Севера.
Чаще всего в ожидании сна я смотрю на самый старый глиняный «глечик», доставшийся давным-давно ещё от бабы Одарки из Григоровки. В нём стоит букет желтой пижмы в обрамлении белых цветов тысячелистника. Он собран в той дубовой роще, где мы останавливаемся по дороге к нашему дому. Букет так хорошо смотрится в полумраке комнаты – яркое золотое пятно цветов пижмы и столь же яркие белые веточки тысячелистника, который в народе называют «деревий».
А душа, погружающаяся в сон, прокладывает ещё одну линию грез – от нашего дома до той дубовой рощи… Оттуда мне так нравится созерцать очертания голубых холмов на горизонте. Ранней весной, когда дубы ещё спят, а под ногами шуршат сухие листья; или в мае, когда дубы цветут; летом, в пору гроз и ливней… и золотой осенью, когда листья дубов становятся желтыми и красными на фоне синевы небес.
А потом линии грёз простираются ещё дальше, к тем далеким голубым холмам, синеющим на горизонте – принадлежащих иному миру, иному времени. Это он, похожий на панцирь черепахи остров Волшебной Страны, фантастического мира мечты и мифа. Там, на вершинах гор вокруг одной лесной долины, над которой никогда не заходит Луна, – долины, бывшей когда-то в далекие годы юности нашим убежищем, – тоже росли дубы, цветущие весной едва заметными зеленовато-желтыми сережками.
О, эти линии снов, линии грёз… своим узором, подобным освещенной солнцем паутине и высохшему кустику перекати-поля, они способны выткать целую символическую вселенную. И душа сможет улетать туда – по линиям снов. По линиям грёз.
Проснувшись ближе к вечеру, я собирал рюкзак, одевал соломенную шляпу, брал свой отполированный руками посох и шёл на Восток – через село, а потом через поле на берег – на Пляж Стрекоз. В это время там уже была глубокая тень под деревьями, и можно было долго лежать на песке, слушая плеск волн и глядя на бесконечные голубые горизонты. Или на далёкие гряды гор. Там, в фантастическом мире мечты и мифа, где время течёт по иному, всё так же идут по дорогами тех гор герои моих книг, и всё так же их путь за горизонт не имеет конца.
Там и нас жизнь вела своими дорогами – дорогами молодости, дорогами прошлого. Всё, что мы искали, было найдено. И всё сбылось. Голубые горы нас не обманули. Теперь дороги прошлого сливаются в единый узор, похожий на цветок, голубой или синий, как цвет далёких гор. А в сердце возникает чувство полноты бытия.
Ничто не прошло, ничто не закончено, и синее летнее небо на востоке такое же огромное и зовущее в себя, как и много лет назад.
Вдоль Млечного пути
В один из тёплых летних вечеров, когда солнце уже зашло, мы с Тиной лежали на траве у костра в саду, глядя на южный горизонт и на разгорающиеся в небе созвездия. Приближался август – время, когда падают звезды, грозы закачиваются, небо становится прозрачным, а ночи удлиняются и несут свежесть, даже если днём жарко.
Когда полностью стемнело, на небе разгорелись звёзды. В этот вечер они были особенно яркими и переливались, как серебряная пыль. И Млечный путь, которого пару месяцев не было видно из за мутных и душных грозовых ночей, стал хорошо заметным, прочертив всё небо с северо-востока на юго-запад – как светящая река.
И вот, как всегда неожиданно, по небу пролетела первая звезда – вдоль Млечного пути. А за ней – ещё одна, такая же яркая, оставляя медленно гаснущий серебристый след. И тоже вдоль Млечного пути.
Так и вся наша жизнь на дорогах странствий – под этой серебристой небесной рекой. Как две звезды, летящие вдоль Млечного пути.
А может, как две птицы, летящие в рай. И что из того, что рай недостижим – сам путь к нему, сам полёт в небеса придает смысл и направление всей нашей жизни и судьбе. Птиц, летящих домой – летящих в рай.
Песня о юности
Когда лето закончилось и спала жара, в середине сентября ветры мистической осени привели нас на незнакомую вершину в районе давно несуществующего села Монастырек. Место это было в стороне от дорог и тропинок – наверное, поэтому мы там никогда не были раньше. Если верить, что иногда на новое место приводит ветер силы, то это был как раз тот случай. Я как бы случайно свернул в ту сторону, куда первоначально не собирался идти, а потом как бы случайно заметил, что за деревьями открывается вид на далёкий горизонт.
А вид на Днепр и на синеющие холмы за Ржищевом был действительно грандиозный. Что-то в нём завораживало – что-то такое, что заставило остановиться на этом месте и погрузиться в созерцание дали. И тогда нечто коснулось сердца, затронуло в нём сокровенные струны души, и они зазвучали новой, незнакомой мелодией. Как будто открылось перед нами окно в целый мир – новый мир. И была перевёрнута следующая страница в книге жизни.
Простирающиеся перед нами дали напомнили вид из западного окна трахтемировской хаты, где я часто бывал в начале 1980-х. Гора Рытица, по которой идет дорога из Трахтемирова в Букрин, одинокая старая груша у дороги на гребне букринских гор, и вдали широкая река, над которой садилось по вечерам солнце.
И пронеслось в памяти мне всё лучшее из происходившего когда-то в Трахтемирове. Лучшее – потому что было там, как везде и всегда, разное. Не только вдохновлявшее и дававшее силы, но и депрессивное – отнимавшее силы. Так во всех местах. Сначала всё радует, потом многое приедается и начинает утомлять. Но время хорошо фильтрует память, и остается только позитивное. Особенно, если это время долгое. А со времени моих приключений в Трахтемирове прошло 35 лет – немало.
Если бы меня сейчас спросили, что больше всего запомнилось в Трахтемирове, я бы назвал разноцветные пески и глины на береговых обрывах, голые холмы, поросшие ковылём, пустынные дороги и сильные ветры. Днём яркое солнце, а по ночам бесчисленные звёзды. Трахтемировский космос…
«Все дивне в цьому світі. Квітка і плід, вітер і зірка» – всплыли в памяти слова из какой-то книги, стоявшей на полке в трахтемировской хате.
Запомнилось, конечно, и много другого хорошего – это ведь было моё первое прикосновение к миру гор и лесов. Прикосновение к чему-то великому и необъятному – волшебному миру, где дует невидимый ветер намерения. Но я уже рассказывал об этом в своей первой книге «В поисках ветра силы», и не буду повторяться.
Многое с тех пор переменилось в Трахтемирове. Голые холмы заросли непроходимыми лесами, а пустынные дороги стали людными. Но для меня это уже не имеет значения. Потому что Трахтемиров был как первая любовь. И остался в памяти, как яркая и красивая песня – песня о юности.
Я знаю, что человек пути не оставляет следов в мире, как не оставляют в небе следов птицы. Или тающий дым. Но если иногда и хочется оставить свой след, – свою нить, вплетённую в красочную ткань мироздания, – то пусть это будет песня о жизни на дорогах странствий.
Песня о юности.
Небесные врата
От порога той хаты, где я провёл несколько лет в Трахтемирове, вдали на востоке виднелась высокая пологая гора в верховьях большого Тёмного яра. На её склонах были поля и там росла золотистая спелая пшеница, от чего и сама гора казалась золотой, как купол храма. Поэтому мы с друзьями тех лет назвали её «Гора-купол».
Гору было хорошо видно из многих мест – ведь в начале 1980-х деревьев на холмах было совсем мало, посаженные лесниками сосны ещё не выросли, а поля были распаханы. Казалось, что Гора-купол находится в самом центре мира таинственных холмов. От неё начинались все долины – и параллельный Днепру яр возле Монастырка, и соседний Тёмный яр с журчащим бурным потоком, и зарубинецкий яр Дихтярка. А из-под подножия Горы-купола текли многочисленные источники – «джерела».
Яры тогда имели совсем другой вид, чем сейчас. Там не было ни зарослей, ни болот – их сильно размывали дожди и весенние талые воды. В ярах было много обрывов с разноцветными песками, глинами и камнем. А по дну текли ручьи, из которых можно было не только напиться воды, но и найти в русле всякие окаменелости – белемниты («чёртовы пальцы», как их иногда называют) и древние спиральные раковины. Самый сильный ручей был в трахтемировском Тёмном яре. Он начинался от вытекавшего из крутого склона источника в урочище Орлове, недалеко от дороги, и доходил до моста в Трахтемирове. Там он сливался с более слабым ручьём из Довгого яра, расположенного ближе к букринским горам. Недалеко от этого бурного потока стояла хата бабы Ольги, у которой я часто бывал, и она набирала там воду. В 2000-е годы этот источник «закрылся» (как говорят в народе), и поток пересох. Работа лесников, насыпавших валы в верховьях оврагов, дала свой результат – яры перестали размываться. Их склоны начали зарастать, а источники – «замулюватися», иначе говоря – заболачиваться. Потому они и «позакрывались», и на месте чистых ручьев появились топкие труднопроходимые болота.
А Гору-купол я нашёл осенью того далёкого 1982 года – года влюблённости в Трахтемиров. Гора запомнилась мне бескрайними горизонтами, открывавшимися с её вершины 223,7. Ещё в те времена, когда странствия в этих краях только начинались, меня не раз посещало чувство, что где-то здесь есть невидимая приоткрытая дверь, ведущая в волшебный мир, точнее – в волшебное измерение обычного мира. Мир ведь на самом деле один, тот что вокруг нас, только видим мы его по-разному (потому что все мы разные), и отношения с ним бывают разными.
Сначала я думал, что эта дверь скрыта в каком-то особом месте. А потом понял, что она в этих горах присутствует повсюду – везде, где ты сможешь её увидеть. Потому, что в этих горах есть невидимая приоткрытая дверь, все эти места воспринимались, как пронизанные силой – особой энергией, текущей из приоткрытых врат. Об этой силе нет смысла говорить. Если её чувствуешь, тогда необходимость что-либо объяснять отпадает. А если не чувствуешь, то любые слова воспринимаются как непонятный бред.
То была эпоха трахтемировского аскетизма, когда все интересы были сосредоточены на одном – поиске ветра силы. Символом этого аскетизма стала для меня Зарубина гора с её ярким светом «великого полдня» над осыпающимися по склонам зелёными и ржавыми песками. Простые, чистые и ясные первоначала трахтемировского аскетизма определили всю мою дальнейшую жизнь. А трахтемировские холмы я назвал Солнечными горами.
Но моя судьба – идти одной ногой по пути Солнца, а другой по пути Луны. Поэтому и путь мой пролегает между двух разных миров – между Солнечными и Лунными горами. В чём-то эти миры похожи – наверное, в том, что они не принадлежат человеческому бытию с его вечной житейской суетой. А в остальном они разные.
И когда пришло время, меня увлекли другие дороги в бучацких Лунных горах, и я долго не был на Горе-купол. Иные места позвали меня, иные события, дела и пути. То был другой мир – под знаком Луны. Там я провёл долгие годы, насыщенные поисками запредельного, творчеством, общением с людьми и просто жизнью.
А потом циферблат мироздания снова повернулся вокруг своей оси, и потекли в другую сторону небесные реки. И тогда чистые и ясные первоначала трахтемировского аскетизма позвали меня обратно в северные горы, ждавшие меня под знаком Солнца. К тому времени я уже прожил основную часть своей жизни, поэтому очень многое стало не нужным. Свободный от всего лишнего, я снова пришёл к пологим вершинам Солнечных гор, поросших вольными травами и открытых небу.
Для меня уже не существовало ни пути Солнца, ни пути Луны – они слились воедино. Не было необходимости называть эти горы Солнечными, и я стал называть их Небесными горами. «Небесными» – потому что на них, открытых всем ветрам, близость к небесам ощущалась как нигде в другом месте. А далёкие горизонты, как обод Великого Колеса окружавшие меня со всех сторон, делали синий небосвод похожим на полную до краёв чашу. Так 35 лет спустя я снова оказался в мире Небесных гор. И ветры мистической осени 2017 года привели меня на вершину Горы-купола.
Давно не пахавшиеся поля, на которых в 1982 году была золотистая пшеница, заросли многолетними травами и молодыми деревьями. Казалось, что с тех пор людей здесь вообще не было, во всяком случае я не видел вокруг никакого мусора. И это радовало. А бескрайность открывшихся горизонтов снова поражала воображение.
Сидя в траве, я созерцал дали, и душа моя улетала к ним как вольная птица. Сколько было до тех горизонтов? Десять или двадцать километров? Нет, гораздо дальше – километров сорок или пятьдесят. А это далеко. За день не дойдешь, даже когда ты молод.
На горизонте угадывались дома каких-то сёл или местечек, но я их особенно не рассматривал. Зачем мне они с их вечной суетой? Ведь вокруг меня был чистый небесный мир. А гряды облаков, белых и серых, плыли вместе с ветром от одного горизонта к другому – без начала и без конца.
Мой взгляд остановился на темной точке в облаках Это была большая птица – вольный ястреб. А может даже орёл. Птица парила, кругами набирая высоту, всё дальше уходя в небесный мир. И моя душа вместе с ней тоже уходила всё дальше и дальше в небесный мир.
Позади остались прожитые годы и множество пройденных путей, пропущенных через себя идей, учений и увлечений. Да и сама цивилизация с её надоевшей культурой.
А впереди было только небо, солнце, ветер и далёкие горизонты.
И гора, похожая на небесные врата.
А больше мне уже ничего и не нужно.
Цени свой путь
Когда я утром выхожу на дорогу недалеко от моего дома, передо мной – Каменная гора и другие поросшие лесом вершины, кольцом замыкающие нашу долину. А над холмами и лесами синее небо с белым узором осенних перистых облаков – небесных путей, веками ведущих в непостижимое.
Это не просто пыльная грунтовая дорога на краю одного из сёл столь милой моему сердцу Приднепровской Украины – это тот старинный «шлях», по которому мы раньше столько раз ходили с рюкзаками. По этому «шляху» я когда-то в первый раз пришёл в этот волшебный мир, ставший для меня родным – было это в далёком 1980-м году. Помню, как перед магазином – сейчас он давно уже заброшен, – сидели деды. А я поднимался по дороге через незнакомое, в первый раз увиденное село, и ещё спросил у них, как оно называется. Сколько лет пролетело…
Теперь по этой дороге ходят другие странники. А мне она напоминает о времени метафизической юности. Времени, когда я услышал с небес голос запредельного – голос Души Мира. Времени, когда ветер силы, ветер намерения вошёл в меня, и я стал таким, каким никогда до того не был. В ту далёкую пору эти слова – Душа Мира, ветер намерения, голос запредельного – наполнились для меня живым значением и смыслом, придав направление всей последующей жизни. Поэтому на этой дороге я снова чувствую себя «зачарованим манрівником» на дорогах действительности. Ведь я человек дорог, человек пути. И это моя судьба. А всё остальное – второстепенное.
«Цени свой путь» – говорит мне дорога. «Это лучшее, что у тебя есть. И самое важное».
На высокой горе
Когда я приезжаю в город после долгого погружения в мир Небесных гор, хочется прикоснуться к другому миру – человеческому. Его легко почувствовать в старой части города – особенно в пору золотой осени, когда жёлтые кроны деревьев освещены солнцем на фоне синего киевского неба.
В такой день приятно выйти из метро возле Золотых Ворот, съесть тёплую свежую булочку с корицей на улице Ярославов Вал, прогуляться по улице Липинского до ресторана Tin Tin… Там, в очаровательном маленьком сквере, где стоит памятник писателю Гончару, мне нравится сидеть на скамейке, слушая голоса людей и звуки проезжающих мимо машин. В парке тихо и чисто, а в жаркие дни здесь всегда есть тень от больших деревьев.
А потом пойти дальше, по улицам и переулкам моего города, мимо посольств, кофеен и художественных галерей в сторону Софийского собора и улицы Десятинной – на высокую гору над Днепром, где памятник князю Владимиру. В этом тихом парке, где не продают пиво и не играет громкая музыка, сейчас лучше всего в нашем городе.
Бескрайние дали, река, текущая под самой горой, пляжи на другом берегу… Когда я смотрю на горизонт, на знакомые очертания домов на Русановке или в Дарнице, мне вспоминается вся жизнь, прожитая в этом городе. Вспоминается легко и без грусти. Скорее с радостью – как яркий калейдоскоп событий. Или как звуки хорошо знакомой мелодии. Ностальгия о прошлом? Нет. Что мне прошлое, его для меня уже нет – осталось позади. Оно как папки с ненужными бумагами, которые можно бросить в горящую печь. Есть только настоящее. А воспоминания – так, ненавязчивый узор на фоне настоящего.
Хорошо мне живется и мечтается в этом городе – и в давние годы молодости, и сейчас. Городе, где вечность прикасается к земному бытию, и где небесный свет так щедро льётся на землю.
Стоя на этой горе над рекой, легко поверить, что раскинувшийся передо мной город – это действительно город Вечности. Город, где живёт творчество. И где цениться неповторимость индивидуального бытия каждого человека.
Так ли это на самом деле? Какая разница… Хотелось бы, чтобы это было так. В конце концов, это просто такое настроение. Или мечты. На высокой киевской горе над Днепром.
Oceanica
Однажды осенней ночью облака разошлись, небо очистилось и его усеяли яркие звезды, повисшие гроздями на голых ветках деревьев. Луна ещё не взошла, и ничто не мешало созерцать вечный узор созвездий. И Млечный Путь, как россыпь драгоценной звездной пыли протянувшийся через всё небо.
Костёр догорел, дрова превратились в красные угли, мерцающие и переливающиеся огненными бликами. Где-то вдалеке кричали звери в ярах, перекликались ночные птицы, шелестели несколько последних листьев на высоком тополе, а над горизонтом то появлялся, то исчезал луч от фар машины неведомых охотников, искавших свою добычу в полях.
Это было одно из тех мгновений бесчисленных холодных ночей, которое хотелось бы продлить бесконечно. Мгновений, когда время, казалось, остановилось, и остался бесконечный мир в его непостижимом единстве всего со всем.
В небесах иногда пролетали яркие падающие звёзды, оставляя свой быстро гаснущий серебристый след. А потом появился самолёт, летевший над нашим домом на большой высоте – вдоль Млечного Пути. Кто знает, откуда и куда он летел. Может, из Хельсинки куда-то в Дубай. Или Абу-Даби.
Мне было всё равно, откуда и куда летит вдоль Млечного Пути эта мигающая огнями точка в небесах. В моём воображении самолет летел в дальние страны, и этого было достаточно. Туда, где солнце экватора, голубой океан и пина-колада.
И на мгновение – то ли на крыльях воспоминаний, то ли на ветрах воображения – моя душа унеслась туда, где ветер раскачивает листья пальм, где глубокая тень под высоким старым деревом манго и тонкие иглы на ветвях казуарин… Где в жарком воздухе пахнет тропиками, и на белый песок накатываются широкие волны тёплого океана.
Войти бы в эти безбрежные воды, в это бескрайнее голубое пространство, пронизанное солнечным светом, и поплыть – куда глаза глядят.
Oceanica…
Дом Ветра
Недалеко от моего дома есть развалины фермы, построенной в середине прошлого века. Много лет назад, когда ферма уже была заброшена, там появился странник и поселился в маленькой комнате с печью, где раньше жил сторож.
Искатель неуловимой подлинности мира – «зачарований мандрівник» на дорогах действительности.
Он был молод, как и я, когда впервые попал в эти края. И у него было достаточно сил (и самой главной силы – намерения), чтобы вести такой образ жизни, как он хотел. Впереди у него была вся жизнь, поэтому зима, проведенная на пустующей ферме в далёком селе среди лесов и гор была всего лишь экзотическим приключением – одним из многих возможных. Он знал, что судьба и сила поведут его дальше своими путями, и может скоро он вместо этого села на берегу Днепра окажется на другом конце мира…
В той маленькой аскетической комнатке, похожей на келью монаха, странник провёл зиму, слушая голос ветра. Носил воду из не замерзавшего ручья в яру, собирал дрова и топил сложенную из камней печь. Днём яркое солнце светило за окном с маленькими мутными от времени стёклами, а зимними ночами – большие зимние звёзды. Кто знает, что рассказал ему ветер за эти месяцы…
Потом зима закончилась, растаяли снега, потекли с гор ручьи и настала весна. Иногда по утрам за окном, где вдали была видны река и синеющая полоска неведомых гор на другом берегу, на самом горизонте блестела крыша какого-то дома. Мечта придавали ему таинственность и легендарность, как будто это был не просто дом, где жили обычные люди, а загадочный Дом Ветра на волшебной горе, и в нём происходило что-то совершенно невероятное. И властно влекущее.
А над лесами и горами высоко в небе тянулся белый след самолета, зовущий дальше в путь. Может быть – на дороги Южной Америки, может – Азии… а может – к Дому Ветра.
Когда послышались голоса первых стай перелетных птиц, странник, глядя на след самолета и на блестящую крышу неведомого дома на горизонте понял, что пора уходить дальше. Сложив немногие вещи в рюкзак, он простился со своей кельей, с парящим в небе вороном и с очертаниями горизонтов, запечатлевая в памяти картину и зная, что он уже никогда сюда не вернется. Потому что кто знает, куда занесет его жизнь.
Рано утром, когда солнце вставало за рекой, он ушел через лес и поля в соседнее село, откуда ходил автобус в город.
Больше искателя неуловимой подлинности мира здесь никто никогда не видел. Скоро всякая память о нём стёрлась у местных жителей, занятых своими обычными сельскими заботами. А заброшенная ферма со временем развалилась, и остался только холм из камней и кирпича, заросший бузиной. Над ним всё так же парил большой ворон. Может быть, он ещё помнил о страннике. А может быть, даже и он не помнил.
Нашел ли он дорогу к Дому Ветра?
Внутренняя луна
В одну из холодных ветреных ночей минувшей осени я сидел возле своего дома у костра и слушал песню Стинга «Sister Moon». В огне догорали очередные обломки каких-то досок из развалившейся фермы. Мне нравится, когда в костре горят всякие старые доски – остатки давно минувшего. Так же, как они сгорают и рассыпаются красными углями, сгорают и превращаются в дым остатки прошлого.
Не в том смысле, что у меня в прошлом есть такое, что я хочу стереть из своей памяти. Просто прошлого накопилось уже слишком много. Оно как груз ненужных вещей в рюкзаке – мешает идти дальше. В мире настоящего.
Из костра взлетали в небо искры, а над головой сияла яркая холодная луна. Вокруг бушевал ветер, шумел в голых ветках опавших деревьев, и рваные тучи летели по небу, временами скрывая луну.
О, Sister Moon…
Глядя на её серебристый свет, льющийся с неба, я думал про иную луну – внутреннюю.
Небесная луна не меняется от того, что делается на земле – дождь, буря или снег, – и продолжает сиять за облаками, даже если мы её не видим. Так и Внутренняя Луна – этот внутренний центр, вечный источник света сознания – не зависит ни от каких житейских бурь.
Иногда внутренний центр сознания сравнивают с пламенем свечи, неподвижным в безветренном месте. Но полностью безветренное место трудно найти, а пламя свечи легко можно поколебать собственным дыханием, а то и полностью задуть. Малейший порыв житейских ветров – и всё, не горит больше свеча.
А луна – совсем другое дело. Её не загасить ничем, никаким ветрами и облаками. Даже отражение луны в воде совершеннее пламени свечи. Поднимется ветер, вода покроется волнами, и отражение луны раздробится на тысячи осколков. Но потом ветер стихнет, вода успокоится и в ней снова будет сиять отражение луны.
Так и внутри нас. Проносятся ветры всяческой суеты бытия и поднимают волны в прозрачном озере сознания. Но любые ветры неизбежно когда-то стихают. И тогда снова светит из глубины Внутренняя Луна.
Неизменная и неподвижная, вечная Внутренняя Луна.
" Когда-то я хотел разгадать вечную загадку Лунных гор. . .! Неразгаданная загадка осталась . . .наверное потому , что Загадка - Вечная. . .
ВідповістиВидалитиПусть она и остается в бучацкой вечности
Видалити